– Анютины глазки, – сказала Сюзи.
– Пионы, – сказала Элен.                   
– А мне бы в кармашек букетик ромашек, –
Со вздохом сказала Джен.

Гроздь винограда. Уолтер Де ла Мэр, пер. В. Лунина /фрагмент/

Знала ли малютка Джен, пожелавшая скромный букетик, что ромашка – манифестация солнца, свидетельство фрактального устройства Вселенной в котором бесконечно малая величина – Микрокосм, во всем подобна бесконечно большой – Макрокосму, и частное подобно общему?

Именно такой пример мы можем наблюдать на выставке петербургской художницы Елизаветы Стрельниковой, названной «Про глубинку». 

На выставке представлены живопись, складывающаяся в цикл, объединенный темой – летние каникулы ребенка, проведенные в деревне, иначе говоря, в глубинке конца 60-х и до 90-х годов нашего века. Казалось бы, ничего особенного, обыденность, частность, но в этой «глубинке», микрокосме по сути дела, автор открывает глубины, устанавливает связи между прошлым и настоящим, приходит к обобщениям, размышляет об идеале. И оказывается, что идеал не так уж нов, напротив, вечен, к нему стремились художники первой половины ХХ века и не только художники. Не худшие умы того времени обнаруживали идеал мироустройства в русской деревне, каковая им виделась не просто местом обитания, а Миром – Orbi. Моделью Вселенной красоты настолько совершенной, что казалась вписанной в русский пейзаж едва ли не самим господом Богом.

Идеал сближал художников разных направлений; авангардистов, занятых крестьянской темой, Петрова-Водкина, Татьяну Маврину, художника-любителя Ефима Честнякова, многих других. И наша Елизавета из их числа. В ее работах прослеживается преемственность, традиция национальной школы, художественная культура.

То, что деревня увидена глазами ребенка художница передает как бы наивным языком, но эта наивность обманчива: за ней стоит фундаментальная художественная подготовка, мастерство, опыт и понимание какая форма должна раскрыть содержание наилучшим образом.

Но и это «но» определяющее. Когда видишь этот цикл, все размышления о форме и содержании отступают на второй план. Возникает удивительное чувство сопереживания, включается общая для всех, живущих на этой территории с ее климатом и растительностью, память.  Память, связанная с органами чувств: утреннее петушиное пение, запахи сырости и нагретых солнцем полян, кислота трав и листьев (кто их не жевал), сладость лесных ягод, вкус хлеба и баранок из сельского магазина; вспоминаются тактильные ощущения – дневное тепло, вечерняя прохлада, гладкость цветов, шершавость коры. И, что главное для художника, оживают зрительные впечатления. Теплые и холодные оттенки зелени, контрастные сопоставления, образы людей, занятых крестьянским трудом и повседневными, простыми делами.
   
Программным произведением, своего рода мировоззренческим ключом является сказочная картина «Спящая Руся» – Маруся, Мария, дремлющая мать-природа, вечная женственность, Русь. В этом произведении сплавились христианские представления, языческий пантеизм, русский космизм. Именно такой представляли себе Русь поэты-органики и мистики: может быть Велемир Хлебников, может быть ранний Блок, написавший «Ты и во сне необычайна/Твоей одежды не коснусь». И, возможно, волшебный всадник на картине собирательный образ поэта, наделенного подобным чувством родины.

Иногда бывает, что сложные аллюзии, смыслы, разного рода рассуждения, идущие от ума, обедняют живопись, делают ее сухой и холодной. Но здесь не тот случай. При всей содержательности живопись Елизаветы Стрельниковой эмоциональна, непосредственна, радостна, абсолютно современна и адресована как уму, так и чувству.

София Азархи, художник, сценограф