В подземной стране, придуманной художницей, обитают некто Кротик, Швихрь, Бантовый и другие персонажи, в чьи истории и коллизии отношений она нас посвящает, высвечивая из глубины темного пространства тайный сокрытый от посторонних глаз мир. В путешествии по кротовьим норам обнаруживается, что там, во глубине этого запредельного мира есть даже свое подземное небо и свет – мягкий, чарующий, обволакивающий: он помещает все происходящее в уютное пренатальное состояние сна и полузабытья. Там меняется оптика и возникает подобие рассеянного смотрения вне четкого деления на привычную систему координат нашей надземной жизни, основанной на жесткой причинно-следственной связи причины и целеполагания. Персонажи кротовьего мира живут буквально наощупь, осязая мир ближнего плана в сгущении и разряжении, в становлении формы как текучей, облачной материи, пребывающей в состоянии перманентной дымчатой зыбкости.

Так осторожно, шаг за шагом крот как проводник в царство хтонического бытия становится нашим альтер эго, обнаруживая способность к нащупыванию и обнаружению «узлов и закрутов» памяти, чье проявление способно вызвать к жизни элизиум теней прошлого*. Тайнознание кротов, которые кое-что ведают о состоянии впутанности, о петлях, ловушках и улитках памяти, невозможно передать, но можно самим пережить пространство, созданное художницей, вдохновленной кротовой эмпатией к осыпям архитектуры памяти. «Кассетный луп из магнитной ленты дает возможность зациклить звук и достичь навязчивости повторения, точно так же как небольшой графический паттерн при повторе может создать сеть, опутывающую визуальное восприятие». Сквозь плотные запотевшие линзы, растворяющие очертания предметов и лишающих взгляд меры пространства приоткрывается окошко в облако сомнамбулического закольцованного времени без прошлого-настоящего-будущего. Оказавшись в мире, где система привычных пространственно-временных координат не работает, где оптика сбивается, а тело приобретает текучие, подвижные свойства, испытываешь растерянность, а потом свободу. «Близорукость целомудренна». Любовь и внимание к малым сим, ближнее зрение обнаруживает свою природу в близорукости, и это приближение, приручение уменьшенного сродни возвращению в оптику детского зрения**.

Уход, убегание, желание скрыться, спрятаться от большого и опасного мира так свойственно детям, придумывающим свои миры и вселенные, в которых, когда взрослеешь, можно спрятаться, преодолев неумолимые законы времени. Иметь про запас на случай «детских страхов» свой отнорочек, свой побег – возможность, дарованная не всем. *** Кротовая архитектура ризоматична, но то, что нам кажется запутанной системой нор, представляет собой подземный кротовый город со множеством расширений, лентообразной структурой, соединенный с внешним миром кротовиной. «Кротовые норы» - так в теории относительности обозначают возможность существования проходимых червоточин для путешествия во времени. Нужно обрести кротовое зрение, чтобы уметь разглядеть, точнее почувствовать шкуркой зияющий в пространстве ход, чтобы незаметно провалиться, утечь в него и оказаться в ином измерении. Паттерны времени недоступны обыденному глазу, но здесь нужны не разрезы и взломы, а нежная психосоматика тонких прикосновений, перенастройка всей сенсорики восприятия****. Кружево орнаментальных растительных «узоров» рефреном кочуют из работы в работу, каждый раз прорастая новыми соцветиями форм и существ, то оборачиваясь морской звездой или водорослями, то цветоножкой в разрезе, веточками или кровеносной системой, разветвленным корневищем свободно распространяющей себя в пространстве. Вот и кроты в мире, созданном художницей, оторвались от почвы вместе с корнями, существующими в воздухе.

Художница сочиняет свою мифопоэтику, проецируя на героев ее сказовой истории собственную рефлексию о времени, где крот – существо, способное неторопливо распутывать опутывающий ленточный узор, не давая себя захватить великолепием барочного дворца – как символа архитектуры триумфа и власти. Впрочем, крот и сам оказывается тем самым впутанным в контекст, находясь в перманентном состоянии барахтанья. В этой большой, все разрастающейся подобно разветвленному кротовьему жилищу истории, повествуется и о драматических событиях в жизни кротов: «исходе или переселении в катакомбы после гражданского конфликта, уходу из империи в пустыню для строительства нового общества». Несмотря на то, что действие происходит как будто под землей, живописный строй работ напротив, облачно-воздушный, легкий, очертания фигур даны сфумато, в легкой дымке, в нонфинитности подвижных текучих состояний. Не грубая фактура земли, а нежная, даже робкая акварельная живопись. Поэтому зловещие персонажи типа Бантового – слизнеподобного существа со множеством глаз, потревожившего выводок кротов, восстающих против его власти, вследствие своей мягкотелости не выглядят по-настоящему угрожающе и страшно. Не все так безоблачно и уютно в кротовом мире. Порывистый ветер уносит черные капсулки – востроносых кротиков в полном затаенной тревоги сумраке, обнаруживая в шевелении веток и мглистом воздухе сонмы неизвестных живых существ («Швихрь в ивах»)*****

Инфантильность самой живописной манеры – тот язык, с помощью которого художница рассказывает о своих любимчиках как о существах слабых, беззащитных и кротких. Это сознательно сформулированная слабая позиция выбрана как способ ухода от маскулинной энергично сделанной формы, как возможность нащупывания иной пластики и этики отношений, где все на тончайших полутонах, немного аморфное и анемичное. В шаткости, текучей аморфности, зыбкости создаваемых образов и форм, появившимся на свет как будто методом психического автоматизма, различима сюрреалистическая морфология. «Детское» и «бессознательное» включены здесь и в качестве инструмента, технологии создания и как адекватный сновидческо-сомнамбулической реальности язык.

Обращение к языку инфантильного, наивного искусства может иметь разные причины, но в данном случае очевидна интенция бегства и попытки создания собственной параллельной вселенной.

В акварельном триптихе «Кроты в стране бабочек» происходит невероятная метаморфоза. Заразившись идеей бабочковости – свободой и парением, кроты превращаются в бабочек в цветочно-бабочковых «домиках». Так через соблазнение и игру совершается переход в иной план существования – из подземного в небесный, из хтонического и сумрачного в серафический и лучезарный.